Метели, декабрь - Страница 114

114

Евхим решил, что наконец настала пора перейти от пустой болтовни к главному, кашлянул, как бы ощущая неловкость.

— Проголодались мы, признаться. Целый день без еды…

Цацура неторопливо поддержал:

— Кишки марш играют, аж терпение лопается!..

— Небогатые мы, — проговорила старуха, как бы прося прощения. — Картошки вот разве в мундире. Да огурцов с рассолом…

Когда девушка принесла из сеней миску с огурцами, гости уже вовсю уминали картошку из чугунка, который стоял на столе, давились, торопливо глотали, не разжевывая. Старая сидела рядом, наблюдала с таким видом, будто голод испытывали ее бедные, несчастные братья.

— Ешьте, ешьте, — радушно сказала она, подавая две ложки. — Рассол у нас хороший, крепкий!..

Так и пробирались дальше, выдавая себя за обкраденных жуликами плотников. Старались, однако, держаться как можно тише, не бросаться лишний раз да глаза. Дороги выбирали малопроезжие, шли сначала ночами, а потом только вечерами и на заре — ночью также легко можно наткнуться на кого-нибудь. Когда надо было расспросить о дороге, выбирали людей с осторожностью, вопросы задавали как бы между прочим, среди разной болтовни. С осторожностью выбирали и хаты; большие деревни, тем более местечки вообще обходили — слава богу, их в этом болотном крае было негусто…

Около одного села под вечер увидели неподалеку первых пограничников. Правда, пограничники эти ехали на возу, везли мешки, наверно, с мукою и не обратили никакого внимания на двух незнакомых. Но Евхима и Цацуру это насторожило. На них будто глянула опасность, которая одновременно с границей была уже так близко…

За этот вечер и утро они не прошли и десятка верст. Вечером следующего дня вышли к зарослям кустарника, где и мерзли до утра. Шли из леса по дороге, стараясь не привлекать внимания, и вскоре увидели тихое приграничное село. Тут остановились. Перед ними была тяжелая задача — как узнать, где граница, как подойти к ней. У кого, в чьей хате спросить, где меньше всего они рискуют?

Пройдя почти всю дорогу гумнами, приметили на отшибе хату, огляделись хорошенько, осторожно подошли. В хате была женщина да несколько малых крутились на печи, увлекшись какой-то своей игрой. Евхим и Цацура, осмелев, обнадежившись сразу, вошли. Женщина, что суетилась возле печи, встретила их радушно, но, когда, поговорив для приличия о том о сем, они намеревались уже завести речь о главном, во дворе внезапно послышался скрип саней, шаги. Женщина прилипла остроносым личиком к замерзшему стеклу, сказала:

— Муж приехал!..

Дети загомонили, обрадованные, отгадывая, какой гостинец привез отец, но ни один не слез с печи. Хозяин вошел в хату не сразу, наверно, возился с конем, выглянув из дверей, ведущих в сени, на миг остановился, недовольный, угрюмо, с подозрением, неприветливо осмотрел их.

Он снял вислоухую облезлую шапку, замызганный зипун, сел за стол. Дети следили за ним с печи молча, с тревогой.

— Есть давай! — коротко приказал он жене.

Та быстро забегала, подала хлеб, нож, вытащила из печи чугунок. Комнату наполнил запах наваристого борща. Хозяин, не подымая ни на кого глаз, стал часто, жадно хлебать прямо из чугунка — ел так, будто боялся, что отберут.

— Продал? — проронила неуверенно жена.

— Продал… За ничто…

Он ответил не сразу и с таким видом, что ясно было, не хочет говорить. И жена не стала домогаться, только объяснила Евхиму и Цацуре:

— Картофель возил в местечко продавать…

Наевшись, хозяин облизал ложку, отодвинул чугунок, вытер руки об волосы, отрыгнул сыто. Он собирался уже встать, когда жена кивнула на Евхима и Цацуру, сказала несмело:

— Может, накормить бы? Голодные…

Они снова уловили на себе косой, недовольный взгляд хозяина.

— На всех голодных не напасешься!

— Беда у нас, — отозвался обиженно Цацура. — Обокрали…

— Мало кого обкрадут!.. — Хозяин резко, с грохотом отодвинул стул, встал. — Не столовка тут!

В Евхиме закипела злоба: «Попался бы ты мне, падла, где-нибудь в другом месте, попросил бы я тебя!.. Помнил бы долго просьбу эту!..» Цацура качнул торбочкой.

— Мы заплатим. Одежка есть хорошая…

Он развязал узелок, вытащил одежду, снятую с Кандыбовича. Хозяин взял, брезгливо оглядел.

— Нашел чем платить!.. Ну, ладно, — как бы уступил он, кинул жене: — Дай, пусть поедят!

Когда Евхим и Цацура набросились на чугунок с недоеденным борщом, он достал из-под лавки прутик лозы, бросил в ушат с водой отмокать.

В сельсовете были? — внезапно хлестнул вопрос.

Цацура едва скрыл страх.

— А чего?

— А того, что разрешение надо.

— Какое разрешение? Мы не жулики какие…

— Жулики, не жулики — на лице не написано. Разрешение всем нужно, чтоб при границе быть!

Цацура попробовал успокоить его:

— А что нам та граница!.. Мы… домой идем…

— Там разберутся, куда идете!

Евхим исподлобья, настороженно взглянул на него и встретился с недобрым, холодным взглядом. «Вот гад, утопит! Утопит, как пить дать!.. Надо было так наскочить — перед самой границей!»

— Ты не пугай нас, слышь! — холодно сказал Евхим. — Мы не такие, как думаешь! Не пугливые!..

— Я и чую!

— Вот и хорошо!.. Хорошо, когда друг друга видят. Легче договориться можно!

Твердый, почти угрожающий тон Евхима подействовал не только на женщину, что глядела на гостей уже со страхом, помягчел и муж ее.

— А ты не очень! — сказал он, стараясь отступить с достоинством.

— И ты не очень! — Евхим по-прежнему давал понять, что шутить с собой не позволит. — Дак что она, коли на то пошло, граница, далеко отсюда?

114