Метели, декабрь - Страница 17

— Аге! — сочувственно отозвалось несколько голосов. Больше женщины.

— Защемило в Ивановом сердце! — посочувствовал Апейка. — А тут мать с отцом уговаривать: «Где это видано такое! Позови!..» Уговорили. Сели на паром — и через реку. Что там было, не слыхал. Не скажу. А только привозят ее… Важная приехала!.. Но все-таки уже не кричит! Про него и говорить нечего — тише воды. Обходительный, не узнать! Людям уже скучно стало — спектакля нету!.. Зимой он — на заработки в лес. Весной хорошо унавозил землю, посеял в пору. Лето удачное. Хорошо поспело все. К хлебам — сено хорошее… Порядок пошел… Давно это было, — задумался, стал строже голос Апейки. — Когда я еще телят не гонял. Давно уже оба постарели. А живут все вместе. Живут не хуже, чем люди… Всяко, правда, и теперь порою бывает — заговорит вдруг горячая кровь. А не дерутся, как бывало. И не разбегаются в разные стороны. Знают, жизнь прожить — всякого повидать. Не надо сразу в панику!.. — Не понять было сначала, то ли он просто рассуждал, то ли советовал. — Всякое хозяйство трудно складывается. Не сразу, бывает, все складно выходит. Надо порою притереться, как говорят. Это что касается семьи, двух человек. А что говорить уже о большом хозяйстве. О колхозе.

Он помолчал. Как бы давал подумать о том, что сказал, или собирался с мыслями.

— Вот тут я и хотел бы объяснить, что думаю о вашем колхозе… — Он говорил по-прежнему буднично, но очень серьезно, значительно. — Вы можете сказать, что, дескать, поздно. Однако я думаю, что осмотреться с толком никогда не поздно. Надо разобраться, выяснить все. Надо понять: что ж такое случилось? В чем причина, что так случилось? Я согласен с тем, что сказал товарищ Гайлис об урожае и о дисциплине. Я считаю, что товарищ Гайлис особенно правильно подчеркнул большую вину всего руководства. В том числе и нашу вину, что не поправили вовремя, не предупредили… Мы из этой неудачи сделаем выводы. Мы поправим ошибки. — Он окинул взглядом всех, кто был в президиуме, как бы показывая: то, о чем он говорит, все готовы взять на себя. Черноштан смотрел исподлобья на стол, вид был такой, будто эта вина угнетала его больше других. Как на суде подсудимый. Гайлис тоже, казалось, готов был признать свою долю вины. Башлыков, похоже, вины за собой не видел. Апейка будто не заметил этого, кивнул в зал: вот, признаем вину свою. — Но и вы должны признать свою! — Он, однако, не стал ворошить особенно: зачем перебирать то, что было, оно и так хорошо известно. Виноваты все. Лучше подумать вместе, как сделать, чтобы не повторилось такое. — Вот я и хотел бы посоветовать на будущее… Что надо учесть вам?.. Первое, — сказал он, — не кормить больше бездельников и трутней! Кормить только тех, кто приносит пользу. В зависимости от пользы, которую каждый дает. Кто больше — тому больше, кто меньше — тому меньше. А тому, кто бока пролеживал, дулю!.. — Беспокойный гул одобрил его. — Надо наладить хороший учет. Все учитывать: работу, прибыль, получку. Каждую копейку, каждый грамм — на учет. А всем, у кого руки очень длинные, по рукам… Одним словом, контроль во всем. Строгий контроль. Если не установите контроль, все пропадет. Никакого добра не хватит!..

«Вот хитрый, — подумала Ганна. — Говорит так, будто они в колхозе еще! На колхозное настраивает!..» Заметила, речь Апейки растревожила людей; переговаривались, шумели, доносились крики с мест, но то были уже деловые выкрики, упрекали — кормили трутней, разбазаривали добро!..

— Кто работал, кто не работал — все одно! Каждому палочка!

— Кто урвал, тот и съел!..

— Какая тут охота стараться! Шею гнуть!..

— Все по ветру пошло!..

Когда Борис встал, шум, возгласы стали быстро стихать. Он дождался полной тишины, торжественно объявил:

— А сейчас выступит секретарь райкома товарищ Башлыков!

5

Глаза всех, множество глаз смотрело только на него. Перестали дымить в коридоре, подступили к дверям. Столпились так, что нельзя было шевельнуться. У Ганны сдавливало дыхание.

Видя, как смотрят на него, как ждут, что он скажет, понимая, как трудно будет ему разбить настороженность, Ганна вдруг начала волноваться за него. Ее не успокоило и то, что он, заметила, держался независимо, уверенно…

И тон, и вид его показывали, что то, о чем он должен будет сказать, очень важное и не очень-то доброе и отнестись к этому всему надлежало серьезно.

Он начал с международного положения. Главная особенность международного положения СССР, сказал он, в том, что Советский Союз — единственная рабоче-крестьянская держава — со всех сторон окружен капиталистическими государствами, которые ведут яростную борьбу с нами. С той же строгостью на лице, с жесткими волевыми складками у рта Башлыков стал гневно рассказывать о разных диверсиях и вредительствах, которые организовывают капиталистические государства и их приспешники для того, чтобы сорвать строительство социализма в СССР и наконец уничтожить Советский Союз. Отнять заводы у рабочих, у крестьян землю. В своей звериной ненависти к Советскому Союзу, видя, что Советский Союз не только не гибнет, а становится все сильнее, они упорно вынашивают планы кровавой войны против нас. И тон, которым все говорилось, и то, что рисовалось за словами, особенно угрожающее — отнимут землю, пойдут войной, принесут уничтожение, смерть, — это сильно подействовало на всех, кто слушал. Легла тишина — тревожная, тяжелая.

Война в любой момент, продолжал Башлыков, готова ворваться в наши города и села. В наши хаты. Жечь наше добро, принудить ютиться по лесам наших детей, наши семьи. Война все время стоит у границ Советского Союза. Враг готов использовать любую нашу промашку, любой удобный момент. Это обязывает нас быть все время наготове, держать порох сухим. Не допускать никакой слабости в наших рядах.