Метели, декабрь - Страница 30

Апейка, распаленный своими мыслями, не мог остановиться.

— Мы развернули хозяйство, а нередко тычемся, как слепые. Щупаем дорогу палочкой. Туда ступим — пощупаем, в другую сторону ступим. Развернули и еще спорим, как платить. На едоков или на паи… Не знаем толком, что обобществлять! Одни — только коней, коров, другие — подчистую…

— Ты, конечно, наполовинку делал бы. Чтоб одной ногой — в колхозе, другой — на своей полоске. Чтоб в колхозе так, для вида.

— При чем тут для вида! Что от тех курочек да свинок, — разозлился Апейка. — Что, колхоз на курочках поедет?! А из-за них столько голосов у женщин! Как бы веселей пошло все, если бы не эти курочки!

— Революцию надо делать или до конца, или совсем не браться! Революцию нельзя делать наполовину! И жалость тут — штука опасная. Особенно здесь, в селе. Где в каждом живет собственник!.. Где этот самый мужичок и в тебе все время говорит!..

Башлыков и видом и тоном разговора показывал: пора кончать говорильню. Он кинул нетерпеливый взгляд на телефон: надо сейчас же вызвать Харчева, дать указание. Однако Апейка не хотел кончать.

— Я не пророк, Алексей. Но я предчувствую, может быть хуже. Если мы серьезно не пересмотрим все. Если мы не перестанем считать только проценты. Как курица цыплят! Обманывать себя и других! — Башлыков почувствовал в Апейкином голосе осуждение. — Ты уверен, что в этих процентах нету тех, которые мы имели в «Рассвете»? Ты уверен, что нет артелей, которые еще еле держатся? Нет колхозников, которые глядят в сторону?

— Для чего ты все это разводишь?

Башлыков, засунув руки в карманы, смотрел на Апейку остро и строго. И во взгляде, и в тоне чувствовалось, что рассуждения Апейки для него не просто рассуждения, во всем этом он усматривает и другой смысл.

— А для того развожу, — повысил голос и Апейка, — что надо нам с тобой, пойми ты, серьезно разобраться. Найти, где наши слабины. И «принять меры». Своевременно. И еще потому, что мы с тобою должны стать хозяевами. Заниматься колхозами, как хорошие деловитые хозяева…

— Я за всей этой философией, — твердо, уверенно заговорил Башлыков, — вижу одно желание: чтоб мы задержались. Остановились, оглядывались. Копались. Давнее твое желание, с которым ты никак не хочешь расстаться. И которое ты уже столько раз отстаивал. Раздувал наши трудности и некоторые ошибки… Я тебя, Иван Анисимович, еще раз предупреждаю: ты становишься на зыбкую почву. Твои рассуждения — это шатания, которые имеют опасный политический характер.

— Давай не будем подводить большую политику сюда. — Апейка говорил так же резко и твердо. — Не надо приписывать мне грехи, которых нет. Да еще с политическими оценками. У меня своих довольно.

— Я предупреждаю тебя еще раз. И советую очень серьезно задуматься! Тебя уже не первый раз фактически заносит вправо! — Башлыков заметил что Апейка намерен был возразить, однако промолчал. Будто посчитал, что спорить никакой пользы. Это Башлыкову прибавило жесткости. — Ты уже не первый раз разными способами фактически стараешься притормозить темпы. Как это назвать теперь, когда партия требует от нас, не останавливаясь, изо всех сил идти вперед! Если партия требует: темпы, темпы, темпы?!

Башлыков смотрел гневно, слова, которые он произнес горячо, возбудили и самого. Смотрел, исполненный понимания своей силы: правда его мысли, чувствовалось, была для него бесспорной. Апейка отвел глаза. Грустно молчал.

— Ты не был под Варшавой? — не то спросил, не то просто сказал. — В двадцатом. Когда наступали.

Башлыков не ответил. При чем тут этот нелепый вопрос? Тем более что он хорошо знает — не был.

— А я был. Чуть не отправился там в иной мир… Взводный Сорокин вывез. Мимо уланских патрулей… — Он глянул на Башлыкова. Глазами, которые были где-то далеко, в воспоминаниях. Сказал вдруг неприязненно: — Когда мы шли на Варшаву, в двадцатом, тоже, помню были темпы. Дошли до самой Варшавы. А потом оказались под Минском…

Башлыков вообще не любил Апейкиных «шуточек»: сравнения, намеки, загадки. Тут же это сравнение просто дразнило.

— Аналогия эта твоя неудачная. Политически безвкусная.

— Это не аналогия. Просто вспомнилось кстати… При любых темпах нужны хорошие тылы. Особенно при быстрых…

2

Башлыкову послышалась издевка: «Особенно при быстрых». И это положило конец его терпению. Охватил гнев. Так отвечать на его принципиальное, партийное предупреждение!

Башлыков резко оборвал разговор. Первый. Показал, что он выложил самое главное и не даст себя запутать в ненужной болтовне. В рассуждениях с явным душком.

С чувством правоты своей и силы молча стоял за столом, держа руку в кармане брюк, обособленный, замкнутый. Не скрывал недовольства. Не считал нужным скрывать.

Была тишина, неприветливая, несогласная. Потом Апейка нехотя поднялся, промолвил понуро:

— До свиданья.

Башлыков ответил сдержанно, будто нарочно подчеркивая ту межу, что пролегла между ними. На мгновение взгляды их встретились, и Башлыков добавил, как предупредил:

— Советую подумать серьезно.

Апейка остановился, глянул исподлобья, по-бычьи:

— Нам обоим подумать надо…

И упорство, и тон разговора — словно свысока говорит! — снова задели Башлыкова, и в нем закипел гнев. Неприязненно следил он, как Апейка, опустив голову, тяжело двинулся к дверям.

Когда дверь закрылась, еще какое-то время стоял за столом. Не мог сразу осилить злого возбуждения спором, тем, что Апейка не понимает ничего и не хочет понять. Не слушает, по существу. Позволяет себе говорить так, будто он, Башлыков, чего-то не понимает. Башлыков думал об этом, не сомневаясь в себе, с полным ощущением своей правоты. Ему было хорошо оттого, что он вел в споре не только единственно правильную линию, но и держался принципиально, твердо. И, что там ни будут плести потом разные путаники, с принципиальной линии не сойдет никогда. Не поколеблется даже.