Метели, декабрь - Страница 65

Так, «по волосам не плачут»! Вообще, плакать нам не для чего! Нам если что, то радоваться! Боремся решительно! Даем последний бой кулачеству! Твердость, напористость Сталина словно передавались Башлыкову, полнили его уверенностью, стремлением идти вперед, сделать все, что требуется, хоть сейчас готов был сделать все, что потребуют законы классовой борьбы, для победы над последним затаенным врагом. Непреклонно, беспощадно.

Дочитав, встал, энергично зашагал. Снова, как и вчера, почувствовал, что спала с души скверная тяжесть. Было чувство радостного облегчения. Пока читал, будто становился сильнее.

Вышагивая по комнате, посмотрел на портрет. Сталин, стоя во весь рост, словно вглядывался в будущее. Башлыков невольно остановился. Смотрел минуту с признательностью, уважением. Подумал: какое умение видеть глубоко и учить нас видеть! Так ясно видеть может только один он.

Все было зримым. Ясным и простым. Ясным было положение. Ясными задачи.

«Как дважды два!» — вспомнил Башлыков слова, которые вырвались у него вчера. Удачно сказал: действительно после речи все как дважды два! Все видно.

Походив, вернулся снова к столу, склонился над газетой. Но читал уже не все подряд — отдельные строки. Хотел запомнить наиболее важные, острые выражения дословно. Для будущих своих выступлений.

Запомнить самое важное дословно — в этом была особая заслуга прочтения.

Снова ходил, думал. О том, что сказал Сталин. О том, как выглядит положение района, его деятельность в свете выступления. Какие выводы сделает из выступления Апейка. Что надлежит сделать райкому, всем организациям района для выполнения указаний Сталина.

О многом думал.

И в эти думы врывалась одна. Она не была высказана в речи, но Башлыков считал, что вытекала из нее. Он считал, что ее заметили все проницательные люди. Она не высказана открыто. Из соображений, как он отмечал, политики.

Раскулачивание, считал Башлыков, имеет значение не только как справедливый акт против кулака, который вырвет из среды крестьян классового врага, обезвредит его для государства, расчистит почву для нового. Башлыков убежден — хоть об этом в речи не сказано ни слова, это еще более важно, — раскулачивание даст почувствовать другим, что советская власть не собирается долго уговаривать. Не собирается слишком церемониться. Даст почувствовать не только кулакам, а и всем остальным, что, безусловно, подействует и на другие слои крестьян. Этот момент был весьма важным для Башлыкова, для теперешнего положения в районе. Раскулачивание, предвидел он, должно побудить многих других, особенно середняков, в колхозы. Опасность лишиться всего — имущества, дома, сесть на песок, на болота — вряд ли вызовет у кого охоту.

Тревожило, как медленно идет коллективизация в районе, но теперь он видел обнадеживающий просвет. Был просто уверен, что самых неподатливых быстро сдвинут. Не может быть, чтоб не сдвинули!

Он чувствовал близкую желанную перемену, горел нетерпением начать действовать сейчас же. Но какое-то время мешала несобранность. Не сразу удалось сосредоточиться.

Бюро. Надо готовить бюро. Дело Гайлиса и других. С этого начнет.

Это будет началом нового этапа в его деятельности. Этапа решительной деятельности.

4

С этим все время, почти не утихая, жило другое. Что ни делал, о чем ни думал, помнил: «Сегодня. Как стемнеет…»

Почти неотступно, ходил ли, работал ли за столом, ощущал радость и ее, ту, глинищанскую. Но и останавливал себя — не ее время. Ее время будет позднее. Вечером, как стемнеет. По дороге из деревни. Где березы…

А сейчас у него дела. Важные обязанности ответственного за целый район человека. К тому же у него сегодня такое событие, такой важный документ перед ним. Этот документ означает, можно сказать, новое направление в его жизни, надо хорошо подумать над многим, сосредоточиться. Нельзя рассеивать внимание.

А в важные районные заботы, как ни противился, врывалось то, тайное, непозволительное. Сжимало сердце радостью и нетерпением, туманило голову. Вспоминались школа, встреча, снова и снова бередили сердце. Представлялось — вечер, березы, она; кружилась голова…

За окнами все сновало белое, блестело солнце. И, похоже, металось, горело что-то в душе Башлыкова.

Радость, нетерпение не были одиноки в душе. И раз, и другой точила назойливая мысль: что ты делаешь? Ты руководитель района. В такое время. Вместо того, чтобы думать о деле, о районе, думаешь о непозволительном. О женщине. К тому же о случайной женщине.

В конце концов, рассуждал он, если уже так захотелось женской ласки, разве мало тут девчат, симпатичных и надежных. Преданных делу. Девчат, которые могут стать настоящими товарищами в труде. Сколько девчат, комсомолок, с радостью пошли бы навстречу, если б ты пожелал этого. Чего ж ты прошел мимо них и прилип к какой-то неизвестной?

Башлыков возражал себе: почему неизвестной? Знает и ее и даже ее родителей. Тоже наш человек, хоть и не комсомолка. И что, вообще-то говоря, помешает ей, когда придет время, стать тоже комсомолкой, товарищем по работе? Родители — бедняки, можно сказать, пролетарии сельские. Правда, не колхозники, это, понятно, минус, пятно. Всему виной мать, темное, злое существо, неприятная, скажем честно, особа. Видно, из-за нее и покинула дочка родительское гнездо. А отец — человек что надо. Хотя сразу мог бы на новую дорогу пойти… Единоличники — это, конечно, минус. Но, коли так, она уже не с родителями. Свое положение у нее — служба. Советская служащая. Да и с родителями должно исправиться. Быть не может, чтоб не исправилось. К тому идет.